РАССКАЗЫ:
Десятилетие великого испытания
Lettre d'un voyageur russe (Письмо из Парижа в Москву)
Кошмарная перспективка
Два большевика
CТАТЬИ:
Serge Gainsbourg et Serge Gainsbarre
ЭССЕ:
Русский язык, культура, постсовременность
СТИХИ
Пустыня, стихи
псевдонимы: Есхели (Ез) Зельцер и Ф.Манилов.
Пустыня, стихи.
ПУСТЫНЯ
xxx
Поиски воды
Я обращаюсь к тебе, ибо ты не слышишь.
Это ты поешь, а не я воркую.
Ты вспоминаешь меня, даже эти песни.
Твой голос здесь, зато мы не вместе.
Ад снится тебе, потому и я существую.
Мысль, обернувшись вокруг ствола, тоскует.
Важно ли, что в этом исток дурмана?
Бог уж с ним. Ибо и дождь не манна:
только ясность, точность. Но как раз они-то
хуже иного проходят сито,
не долетают до цели, распавшись в гамму.
Труд Сизифа не вызывает жалость.
Возможно, оттого, что мало
остается ему до вершины.
На вершине он высадит жимолость.
Слишком много истины. В итоге - всегда четыре.
Слишком мало дальности. Тень - в промежутке, в мире.
Тронув струну на лире, надейся: не будет звука.
Элои, Элои, воистину, мука - мука.
ххх
Магма
Тихая роща уходит в гору, не обернувшись.
Море уходит за горизонт, не дрогнув.
Они, удаляясь, становятся все спокойней.
Плетеное кресло по центру пустого поля.
Я превращаюсь в пустое кресло.
Я скрипну от злобу, вдруг упадая набок.
Я могу здесь стоять кем и чем угодно.
С неба капает воск, заспиртовав солому.
С неба спустится бог и войдет в аорту.
Соль стекает в глаза, заставляя плакать.
Я - пустыня, я - парус, я - моря слякоть.
Мир сужается кверху, забыв котурны.
Вся провинция пахнет сгоревшим глазом.
Мед стекает с обшлага, пчела - подавно.
Я изжарился в чреве у скифской бабы.
Вам непонятно, о чем эта песнь. О поле.
Стрелы прочертят космос к последней воле.
Огонь разведя старуха не позволяет плакать.
... Села муха. Сидит, потирает ручки.
Эпитафия: кончилась пена в ручке.
Тихая роща вернулась с кручи.
ххх
Поиски воды 2
Прелесть Прозерпины и в том, что она бессильна
бороться с даруемым ей всесильем.
Судьба, как Везувий, дарует адом
и компенсирует ад всесильем.
Гиацинт, словно гроздь микрофонов,
донес бы мой голос до двух безногих,
сюда сошедших. Но здесь есть выбор.
И я иду по самому краю, рыбарь.
ххх
Уста к устам
Прощай. Этот мир изогнулся в море.
Видимо, чтоб утопить арабов,
но и нас прихватило все же.
Но - tant pis! - все это - мазня по карме.
Лозунги лучше, когда в них кидают камни.
Но я не забит, а насмерть забыт тобою.
Лечу, улыбаясь, стремглав по наклонной в море.
Морская поверхность глотает солнце.
Блики прыгают, словно их бьют по пальцам.
Это тот вид, что должен манить скитальцев.
Моисей, обращаясь к толпе, предлагает дернуть.
Быстро падая, можно разбиться. И дно не манна.
Только если вослед погоня, можно прорваться.
И выйдя в Австралии думать: погоню сжигает магма.
ххх
Тяжелый случай: паралич либидо.
Половая апатия, педикулез сердца.
Удушье души? Протуханье духа.
Целибат им. блаженного Августина.
Сердце, консервированное с верой.
/Консевуар: погребальная урна./
Кансер верование в разлуку.
Прощание до кубистского Пиоттуха.
До никогда. До дня, которого нетто.
И быть не брутто. Слепые слезы.
Грезы, консервированные с прозой.
Грозы, избивающие до некроза.
Заморозки сердца по Цельсию.
По его совету. И с верой в версию.
Слезы, консервированные в рифму.
В орифламму, в эфир и в мирру.
Во что угодно. Угодно... нечто:
нечаянное неведение о невечном.
И о вечном также /бесчестный глетчер/.
Последнее чувство: несметность смерти.
P.S. Предпоследнее следствие: леность клеток.
Усилия цитоплазмы - лишь зоо-смета.
Уже земноводное дело. Уже лактоза.
Плесы, консервированные с укосом,
покосы с сервильным биоценозом.
Счастье, отданное стрекозам.
ххх
...вот Влас из "Дачников", счастливый геронтофил,
вот мысль из ларчика, мысль остужает пыл,
вот мысли в банке, вот Пушкин, который мил,
Вольтер на стуле. С рогаткой бежит Зоил.
Пионер на манишке все поправляет знак.
Я злак растираю. Меня привлекает злак.
Дама пудрит парик и пудрит пятнистый пах.
Стрельба из пушки. Умей же попасть в кусты.
Будошник водку пьет и теребит усы.
Анекдот скоромный на полдороге в балет
расскажет дама и ей подмигнет сосед.
Мышь, как крот, прогрызает огромный сыр.
Вошь пьет кровь. Кровь не выносит дыр.
Вождь подбивает кок. Смеется до слез Сатир.
ххх
Гертруде ван Гумус, по-отечески
Гертруда, дитя, ван дер почва, чудо,
восхитительной плоти... небесплотность... чувства.
Задыхательность звуков и дум, крутизна глаголов,
скользкий градус подъездов, одышка вздохов:
оперение слов мне мешает... пернатым слогом
описать вольтижера в душевных складках,
в складных кулисах сердечной мышцы,
утомленной годами, топленым жиром.
Милосердная пава, в окне кареты, за занавеской
я прячу мой теплый таинственный взгляд поэта,
удрученного славой, как скользкой вышкой.
Ваше черное кружево вдоль изгиба... нежно,
ваше стужево взора в зазорах сквозной метели
простужающих чувства безжалостных злых видений,
вызывающих насморк сентиментальных ниток,
клубков, извилин, желез, романтичных рытвин
на экспонате Видока в музее памяти дарвинизма,
возможно, подобного и моему головному мозгу.
Коварные черти меня увлекают в чинность
добропорядочной злой пучины, не адюльтера,
в беспорядочность биологических мыслей, в дебри
раскуроченных перочинных явлений и посвящений,
мадригалов, артикуляции жестов и треволнений,
восхищения вами ради вашего восхищенья:
залетая вперед мы бы были восхищены вплоть до неба,
залетая вперед, ожидая друг друга попеременно,
восхищая друг друга все ближе к сферам...
Ваши нежные части, ваши стройные ногти и ваше лоно.
Я - корвет без ветрил. Застрахуйте меня у Ллойда.
ххх
Бонне Лизе
Это песенник зла, тень июльской розы,
это печень свиньи, это злые грезы,
это бред сумасшедшего, кладезь страха,
это Ганина Яма, пустая шахта.
Нет исхода из тьмы черепной коробки,
тьма извилин страшней, чем мертвец на тропке,
эй: гони лошадей, чародей в поддевке,
пирамида огней, наконец-то Горки.
Сладко мыслится мышь в водоеме банки.
Нет желанья откушать? А что...
пикантно.
Это блюдо царей, чудо здешней кухни.
Эту вам, а моя... пусть еще подтухнет.
Полуостров любви, край унылых самок,
безобразных тел. Сексуальность драмы:
их бесполый вид, погубив либидо,
обижается - вах!.... Хороша обида.
Едам дальше? А что, славный путь, зевота.
Бесконечная грязь - ни дерьмо, ни рвота.
Утонувши в грязи, по мозгам не плачут.
Мы умрем под телами насильниц-прачек.
ххх
В телескоп
Я имел в виду направить тебе письмо.
Так, любовную песнь, цидулку. Готовь шкатулку.
Я, любимый твой босс, в наросте скрываю грозди
того гнева, что улучшает тебе здоровье. Здрасте.
Бессвязица пустяков надувает крылья Арго.
Ах, печальна пристань, где мне приземлиться,
отдыхать, теплея, при мысли, что взял правее.
Мысли, словно гусеницы, ползут по листьям,
выгрызая овалы. Касиопея теперь виднее.
Барочность мыслей в дыму капустней
бабочки, что вылупится позднее. Возвраты
заложены в купола овалов. Хорек бессмертья,
ты православней данного мне многолетья.
Почти каламбур. Ну, прощай, до смерти. Словом,
сей логос вдовствует лесом, отвагой, богом.
ххх
Розовый сад
Смерть подпускает к себе на пистольный выстрел.
Каламбур. Потому расплата.
Сила вывода - в утаеньи мысли. Преступленье.
Укрытье клада.
Утоленье чужого глада не входит в планы
того, кого
уже ждет расплата.
Это клад золотых монет, но их съели черви.
/Их желудок, как зев
человека -
всепожирающий пафос праха./
Я никогда так и не разглядел крапивы.
Она черезчур прозрачна.
/Не переводима
в вещественный статус мысли./
Она виднее, если глядеть на нее сквозь листья.
ххх
Послание Птице
Здорово, Псиса, Атлет счастья,
счастливый супруг и прочая...
Точку из многоточия выкидывая,
путь грядущий окидывая
смущенным взором,
иду вдоль него дозором,
восхищенный моим забором.
Ты посещаешь дачи -
хозяева хвалятся садом, домом,
камином, мансардой, удачей
близости речки, а я
буду хвалиться забором,
душа моя.
Вдумайся. Дивный вечер,
забор в полутьме подсвечен,
хозяин - не копит деньги,
надо, чтоб все играло,
поскольку любимому чаду
в радость.
Героин - это те же свечи,
и ими сам смысл подсвечен,
и образ любой вечен,
стремительный, как бедро,
что в руки твои потекло,
как Фавну.
ххх
Микельанджело
Это светский визит в безразмерный анус.
Это - АИДС любви, драгоценный градус
нисходящей дороги во тьму, в каверны,
в этот дом престарелых, грехов консервы.
Надо двигаться дальше, на запах серы.
/Ибо движемся в ад, словно в анус сперма/.
Нет здесь последних, как, впрочем, первых.
/В смысле чуда здесь не Дюнкерк: Арденны/.
Прощайте, застрявшие в круге первом.
Ну, мне то до дна, я изменник веры,
а вам здесь всего. Ну, за мною, стервы.
...Что наша жизнь перед мглой предвечной?
Гнусный комок из телес увечных,
жидкая грязь после стад овечьих.
ххх
Мусорник, чем огромней,
тем роднее вороне, что чернотою
превосходит всю силу неслышной вони. Это,
как силлогизм, разрушает знанья, что думам
мешают стать равными тем безумным,
что видят зрак в оковах. Сука,
что громко скулит на огромной свалке,
не может дать знать своей сломанной лапе
о всем запасе кульбитов вороны,
зрачок которой весь равен цели в то время,
как отражает дали.
Я, старый Шейлок, нахохлившись на кресте,
взираю в прорву. Надо думать, что с этой точки
никто не видел всю голову и как бы лучи - ногти,
на желтизне которых она нашла опору.
Всадник где-то вдали, забираясь в гору,
знает, что, потеряв подкову, конь может рухнуть.
Об этом не знает лошадь, принимая весь склон за свору
всяких событий, сменяющих дружка дружку.
В пивной толстяк, поднимая кружку, мысли
позволяет крутиться, как новой спице
среди всех темных. А сон орлицы
среди ветвей тревожен так, что та сжала когти.
Таковы, вроде, и все птицы, что, впрочем,
хуже, чем лошади, знают весь смысл охоты.
Ветер сечет кремень до зазубрин лучше,
чем это нужно для воплощенья мечты убийства.
Ветер, стекая по крыше почти как крылья,
мощнее недоуменья взирающих в телевизор.
Пространственность свалки в том, что ее края
загибаются к смертному одру.
ххх
Завершая день вознеси молитву, не забывая,
что молитва очищает сердце от части скверны,
облегчая работу мышцы (сдвигая пучок Гиса
на малую долю влево), давая зеленым легким
(с вкраплениями черного перламутра) честно
отработать ночную смену. Лишенный нервов
(предусмотрительно все-таки, хоть и мелочь)
сердечно-легочный круг (все же круг: утопись, Кубассо)
умирает медленно и подспудно, почти неслышно,
зато постоянно, и достоверно, и ежечасно.
ххх
Мысль упирается в горизонт,
где солнце садится за толстый зонт,
опускающий тень на унылый гроб,
проносящийся мимо ограды снов.
Каждый сон - словно пика, твое копье,
воронье извели - и молчит воронье.
Все надежней бактерии. Этот тлен -
продолженье клинических перемен.
Я встаю и сажусь на надгробный блок,
отсеченный от света прозрачной тьмой,
и костяшкой пальца счищаю клок
травы, проросшей голеностоп.
ххх
До свиданья, осень, ты так слезлива,
что мир как-то смылся в свои оливы,
а мы здесь пляшем чучмекский танец
так безвозвратно, что в мхах британец
готов поклясться, что слышит бубен.
Малюй же, осень, пейзаж свой сирый
на всех опушках, на наших спинах,
на красных плюшках кленовых листьев,
на плюше флагов сезонной кистью.
